ФРАГМЕНТЫ ИЗ РАССКАЗОВ

ФРАГМЕНТИ ИЗ ДОКУМЕНТАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННОГО РАССКАЗА  «ПЕРЕВАЛ БЕЖЕНЦЕВ». 1993

***

… Пе­ре­вал на­чал­ся нам­но­го ран­ь­ше, нам­но­го ран­ь­ше, чем я сту­пил на не­го. И вот уже ко­то­рый век, как я и мой ре­бе­нок, моя мать и мои близ­кие, до­ро­гие мне лю­ди, жи­вые и мер­т­вые, и да­же те, ко­то­рые тол­ь­ко еще дол­ж­ны прий­ти в этот мир, мы все вмес­те бре­дем по это­му пе­ре­ва­лу, бре­дем мол­ча. Идет снег. Мо­роз… Как ус­та­ло те­ло и уто­ми­лась ду­ша… Да­же би­е­ние сер­дец слов­но сов­сем прек­ра­ти­лось, а мы все идем и идем, упор­но и самоотрешено, а до­ро­ге не вид­но кон­ца… «По­мо­ги всем из­г­нан­ни­кам, за­щи­ти всех страж­ду­щих, от­че наш, прес­вет­лый и ве­ли­кий…» – приб­ли­зи­тел­ь­но так бе­се­до­вал я с гос­по­дом Бо­гом в ту страш­ную ночь на вто­рое ок­тяб­ря 1993 го­да на са­мом вер­х­нем учас­т­ке Са­кен-Чу­бер­с­ко­го пе­ре­ва­ла, в ту са­мую ночь, ког­да на мо­их гла­зах и на мо­их ру­ках лег­ко, как пти­цы не­бес­ные, ис­пус­ти­ли дух нес­кол­ь­ко че­ло­век.

***

Ту­ман опус­ка­ет­ся на трас­су, раз­во­ро­чен­ную лег­ко­вы­ми и гру­зо­вы­ми ма­ши­на­ми, ав­то­бу­са­ми, БМП-шка­ми, «шил­ка­ми», БТР-ами, трак­то­ра­ми. По­ти­хон­ь­ку прод­ви­га­ем­ся впе­ред. Мес­та­ми до­ро­га зап­ру­же­на во­ен­ной тех­ни­кой. Сол­да­ты ве­зут «му­хи», гра­на­то­ме­ты, ми­но­ме­ты. Из гус­то­го ды­ма воз­ни­ка­ют ка­кие-то ус­та­нов­ки, наз­ва­ния ко­то­рых я да­же не знаю. Лю­ди смот­рят и удив­ля­ют­ся: как, по­че­му сло­ма­лась эта не так уж пло­хо во­о­ру­жен­ная и не та­кая уж ма­ло­чис­лен­ная армия.

Несмот­ря на то, что отец мой был про­фес­си­о­нал­ь­ным во­ен­ным и двад­цать пять лет прос­лу­жил в армии, сей­час я осо­бен­но чув­с­т­вую, как не­на­вис­т­но мне ору­жие. Я не­на­ви­жу «ка­лаш­ни­ко­вы» и «ма­ка­ро­вы», «се­ме­но­вы» и… Убеж­ден, что ни­ког­да не со­вер­ша­лись ору­жи­ем доб­рые де­ла, ору­жие всег­да лишь про­дол­жа­ло бес­ко­неч­ную цепь веч­ных отм­ще­ний и смер­тей. И ка­кое тай­ное, са­дис­т­с­кое нас­лаж­де­ние скры­то в по­э­ти­чес­ких име­нах, ко­то­рые да­ют про­из­ве­де­ни­ям рук сво­их те, кто раз­ви­ва­ет и  со­вер­шен­с­т­ву­ет ис­кус­с­т­во уби­вать че­ло­ве­ка: ав­то­ма­ти­чес­кий ми­но­мет «ва­си­лек» (вам, на­вер­ное, зна­ком этот си­ний по­ле­вой цве­ток, ко­то­рый так ук­ра­ша­ет зе­ле­ные лу­га), или «но­на» – прек­рас­ней­шее жен­с­кое имя, де­вя­тая сту­пень му­зы­кал­ь­ной гаммы, де­вя­тис­т­роч­ная стро­фа; «эдел­ь­вейс» – то­же ми­но­мет, вро­де «но­ны»; «ака­ция» – поч­ти то же са­мое; или взять хо­тя бы всем из­вес­т­ную руч­ную гра­на­ту «ли­мон­ку» (не «ли­мон», или что-то дру­гое, а имен­но «ли­мон­ка», «ли­мо­ноч­ка»). И так во всем ми­ре – са­мы­ми прек­рас­ны­ми име­на­ми наг­раж­да­ют ору­жие.

Я ви­дел лю­дей, ра­зор­ван­ных в клоч­ья «ва­сил­ь­ка­ми» и «ака­ци­я­ми», «но­на­ми» и «эдел­ь­вей­са­ми». Имен­но по­э­то­му в те­че­ние этой вой­ны, ко­то­рая не дол­ж­на бы­ла су­щес­т­во­вать в при­ро­де, во сто крат бол­ь­ше воз­не­на­ви­дел я ору­жие, тем бо­лее, что се­год­ня так лег­ко по­па­да­ет оно в ру­ки лю­дей злоб­ных и от­ча­ян­ных, тех, ко­то­рые все­ми сво­и­ми дей­с­т­ви­я­ми ко­то­рый раз убеж­да­ют нас в том, как да­ле­ки мы все еще от ци­ви­ли­зо­ван­но­го ми­ра, как да­ле­ко и без­жа­лос­т­но от не­го от­б­ро­ше­ны. Нес­час­т­на лю­бая стра­на, в ко­то­рой пу­ля це­нит­ся боль­­ше, чем доб­рое сло­во, а не­на­висть – бол­ь­ше, чем лю­бовь.

Дви­же­ние ос­та­нав­ли­ва­ет­ся – заг­лох мо­тор у иду­щей впе­ре­ди «шил­ки», и ма­ши­на пе­рек­ры­ла до­ро­гу. Глу­шу мо­тор и вы­хо­жу из ма­ши­ны. Под­хо­дит зна­ко­мый с со­вер­шен­но по­те­рян­ным ви­дом:

– Ты зна­ешь, что я ви­дел, – го­во­рит он мне дро­жа­щим го­ло­сом. – По Ке­ла­сур­с­ко­му мос­ту шла жен­щи­на, вот тол­ь­ко что, ча­са два на­зад… Что-то бормо­та­ла про се­бя, я за­ме­тил, что у нее тя­же­лая сум­ка, и са­мой ей очень пло­хо. Спро­сил ее – не по­мочь ли вам? Не пе­рес­та­вая бормо­тать, она от­к­ры­ла сум­ку и по­ка­за­ла мне труп ре­бен­ка, изу­ро­до­ван­но­го ос­кол­ка­ми «гра­да»…

***

Нес­кол­ь­ко раз над на­ми про­ле­та­ют вер­то­ле­ты. При каж­дом их по­яв­ле­нии кто-ни­будь да и за­о­рет: «Аб­хаз­с­кий де­сант! Аб­хаз­с­кий де­сант!», – и лю­ди бро­са­ют­ся в лес – пря­тат­ь­ся. Про­хо­дя­щие ря­дом во­ен­ные бе­рут на при­цел вер­то­ле­ты. А вер­то­ле­ты пе­ре­во­зят бе­жен­цев из Са­ке­ни в Чу­бе­ри. В на­ча­ле ок­тяб­ря ле­та­ет все­го лишь па­ра вер­то­ле­тов. Не то пер­во­го, не то вто­ро­го ок­тяб­ря пе­ре­пол­нен­ный люд­ьми вер­то­лет вре­зал­ся в го­ру и взор­вал­ся. Пас­са­жи­ры и пи­лот по­гиб­ли.

***

Че­рез па­ру ки­ло­мет­ров сни­зу до­но­сит­ся ис­тош­ный жен­с­кий вопль. Дрожь про­бе­га­ет по те­лу. Муж­чи­не лет трид­ца­ти, не­дав­но пе­ре­нес­ше­му ин­фаркт, от­ка­за­ло сер­д­це. Нес­час­т­но­го там же хо­ро­нят.

– Вче­ра жен­щи­на ро­ди­ла мер­т­во­го ре­бен­ка, – го­во­рит кто-то, – и са­ма умер­ла. Еще од­ну ста­руш­ку схо­ро­ни­ли в ле­су, здесь, не­по­да­ле­ку.

Здесь нет зна­ко­мых и нез­на­ко­мых. Здесь все зна­ко­мы меж­ду со­бой, да­же бол­ь­ше – друз­ья! Под­хо­дит к те­бе че­ло­век и го­во­рит: «От­ло­ми мне хле­ба, ес­ли у те­бя есть», – и ты дол­жен от­ло­мить, ес­ли у те­бя он есть, а ес­ли не по­де­лиш­ь­ся, го­ры не прос­тят. В ми­ну­ту из­г­на­ния это рав­но­сил­ь­но ве­ли­чай­ше­му гре­ху. Хотя и здесь дос­та­точ­но тех, ко­му «своя ру­баш­ка бли­же». Идут и оп­ла­ки­ва­ют свое иму­щес­т­во. Смот­рят на по­ги­ба­ю­щих соб­рат­ьев, и все-та­ки тол­ь­ко своя бе­да вол­ну­ет их, толь­­ко соб­с­т­вен­ные нес­час­т­ья. Вой­на и пе­ре­вал ни­че­му не на­у­чи­ли их. Глаз лег­ко от­ли­ча­ет та­ких в неп­ре­рыв­ном по­то­ке бе­жен­цев.

Го­ры, как ве­ли­кая лю­бовь – ве­ли­кая лю­бовь еще боль­­ше об­ла­го­ра­жи­ва­ет бла­го­род­ных, еще бол­ь­ше до­бав­ля­ет злос­ти злым, жад­ным – жад­нос­ти, ску­пым – ску­пос­ти, трус­ли­вым – стра­ха, не­по­роч­ным – не­по­роч­нос­ти.

Го­ры – как вой­на – выс­ве­чи­ва­ют каж­до­го лу­чом рен­т­ге­на.

Го­ры по­доб­ны хра­му – кто хоть нем­но­го ве­рит в бо­га и хоть нем­но­го лю­бит че­ло­ве­ка, здесь очи­ща­ет­ся, и имен­но эта ве­ра и эта лю­бовь об­лег­ча­ют ему до­ро­гу.

Иду и ду­маю, что имен­но гос­подь Бог при­вел ме­ня к это­му пе­ре­ва­лу, и зна­чит, не мог свер­нуть в сто­ро­ну мой глав­ный жиз­нен­ный путь, не дол­жен был прев­ра­тит­ь­ся он в ком­фор­та­бел­ь­ное шос­се. Ни са­мо­ле­том, ни па­ро­хо­дом не дол­жен был я по­ки­нуть свой род­ной го­род, нет, мой путь – тол­ь­ко так ­– че­рез пе­ре­вал, по­то­му что он был и ос­та­ет­ся пред­на­чер­тан­ным мне суд­ь­бой, это – моя жизнь и смерть, мое от­ча­я­ние и моя на­деж­да, спа­се­ние и на­ка­за­ние…

***

Круп­ная мо­ло­дая жен­щи­на, выб­ро­сив свою обувь, обмо­та­ла рас­пух­шие го­лые но­ги цел­ло­фа­ном. Идет бо­си­ком крес­т­ья­нин сред­них лет, спра­ши­ваю, не хо­лод­но ли ему? В от­вет он тол­ь­ко улы­ба­ет­ся мне доб­рой улыб­кой. Отец не­сет на пле­чах зап­ла­кан­ную дев­чуш­ку лет шес­ти-се­ми. У де­воч­ки од­на нож­ка обер­ну­та каш­не, вто­рая – ко­сын­кой, вид­но в до­ро­ге пов­ре­ди­ла. Ря­дом со мной при­са­жи­ва­ет­ся мо­ло­дой па­па­ша, дер­жа на ру­ках мла­ден­ца, за­вер­ну­то­го в лег­кое оде­ял­ь­це, за ним сле­ду­ет же­на с изму­чен­ным ли­цом.

С рас­ши­рен­ны­ми от ус­та­лос­ти гла­за­ми жен­щи­на с че­мо­да­ном в ру­ках уже ко­то­рый раз спра­ши­ва­ет: «Ско­ро ли кон­чит­ся пе­ре­вал? Ско­ро при­дем в Чу­бе­ри?…»

– Ла­ли, дет­ка, вы­пей ле­кар­с­т­во, вы­пей, Ла­ли! – уп­ра­ши­ва­ет мать всхли­пы­ва­ю­щую де­вуш­ку лет шестнадцати-семнадцати, при­сев­шую, сжав го­ло­ву ру­ка­ми, на камне.

Мо­лод­це­ва­то одо­ле­ва­ет до­ро­гу од­но­но­гий бе­зу­сый сол­дат на кос­ты­лях, ря­дом с ним идет отец и что-то го­во­рит ему, на­вер­но, пре­дуп­реж­да­ет – не спе­ши. По­яв­ле­ние од­но­но­го­го пар­ня как буд­то приобод­ри­ло бе­жен­цев, они не­вол­ь­но рас­п­рям­ля­ют­ся и по­ка­зы­ва­ют на не­го друг дру­гу – смот­ри, как ге­рой­с­ки идет!

Идут и идут, без кон­ца и без края, идут ста­ри­ки и де­ти, жен­щи­ны и муж­чи­ны, идут про­фес­со­ра и ми­нис­т­ры, идут лю­ди не­хит­ро­го ре­мес­ла – крес­т­ья­не и ры­ба­ки, идут во­ры и шо­фе­ры, пред­с­та­ви­те­ли раз­лич­ных по­ли­ти­чес­ких пар­тий и ор­га­ни­за­ций, лю­ди чес­т­ные и бес­со­вес­т­ные, доб­рые и злые, те, ко­то­рые бе­зум­но ра­ды ви­деть друг дру­га, и те, ко­то­рые друг дру­га тер­петь не мо­гут. Ви­жу нас­то­я­щих во­и­нов, ви­жу ма­ро­де­ров, ви­жу и во­ен­ных чи­нов, про­даж­ных и кор­рум­пи­ро­ван­ных, ру­ки ко­то­рых обаг­ре­ны кров­ью вой­ны. Бок о бок идут и про­дав­щи­ца се­ме­чек, и уже ра­зо­рив­ший­ся уз­ко­ло­бый мил­ли­о­нер. Здесь есть и прос­ти­тут­ки и вре­мен­щи­ки, а ина­че и быть не может, гос­по­ди, без них нет ни вой­ны, ни ми­ра и ни вза­им­но­го прес­ле­до­ва­ния, ко­неч­но… Идут и свя­щен­ни­ки, из­да­ли уз­наю я от­ца Ан­то­на, сим­па­тич­но­го и, пусть не оби­жа­ет­ся он на ме­ня, – нем­но­го ув­ле­чен­но­го те­ат­ра­ли­зо­ван­ной жиз­н­ью. Идут кра­си­вей­шие жен­щи­ны Су­ху­ми, со свер­ка­ю­щи­ми гла­за­ми, бла­го­род­ные и неж­ные, гор­дые жен­щи­ны, хоть и поб­лед­не­ли их ли­ца и ус­та­ли ко­ле­ни, но сей­час для ме­ня кра­си­вее их нет ни­ко­го в це­лом ми­ре. О, как ве­ли­чес­т­вен­но выг­ля­дят они на этом пе­ре­ва­ле… Гля­жу на них и вспо­ми­наю то вре­мя, ког­да в теп­лые лет­ние ве­че­ра на рос­кош­ной Су­хум­с­кой на­бе­реж­ной про­гу­ли­ва­лись они, ис­пол­нен­ные тай­ны и неж­нос­ти, спо­кой­но бе­се­ду­ю­щие. Ку­да уш­ло то вре­мя, бо­же, не­у­же­ли нав­сег­да ос­та­лось в Су­ху­ми, умер­ло и ни­ког­да не пов­то­рит­ся бо­лее?

Идут учас­т­ни­ки это­го ад­с­ко­го па­ра­да – су­хум­цы и жи­те­ли Су­хум­с­ко­го ра­йо­на, жи­те­ли Гул­ь­рип­ши, изму­чен­ные и ис­тер­зан­ные, идут и идут… Опус­тив го­ло­вы, гля­дят они се­бе под но­ги, на зем­лю – един­с­т­вен­ную за­кон­ную хо­зяй­ку, при­ни­ма­ю­щую этот па­рад. Это они вмес­те со всем на­се­ле­ни­ем Аб­ха­зии, в те­че­ние все­го это­го го­да на се­бе ис­пы­та­ли злую си­лу все­го то­го ору­жия, ко­то­рое дей­с­т­во­ва­ло и в Аф­га­нис­та­не. Но в Аф­га­нис­та­не нет мо­ря, и, со­от­вет­с­т­вен­но, там го­ро­да и се­ла не об­с­т­ре­ли­ва­лись с ко­раб­лей. Иног­да мне ка­жет­ся, что все эти ли­ца мне буд­то зна­ко­мы, я встре­чал их ран­ь­ше, а че­рез мгно­вен­ье – на­о­бо­рот, да­же ли­ца зна­ко­мых ка­жут­ся мне чу­жи­ми. Нес­кол­ь­ко раз яс­но ви­дел ли­ца умер­ших – ви­дел Гу­ли Ча­лад­зе, по­гиб­шую во вре­мя бом­беж­ки Аб­жак­ви, и мо­е­го дя­дю, му­че­ни­чес­ки уби­то­го этим ле­том раз­бой­ни­ка­ми… Скол­ь­ко же этих лиц,  скол­ь­ко – ты­ся­чи, де­сят­ки ты­сяч…

Идут… Но не ве­дет их ни Мо­и­сей, ни доб­рый пас­тор, и не ос­та­лось у них ве­ры ни в ко­го… Да­же не ду­ма­ют они, ку­да их вле­чет… Их бег­с­т­во отор­ва­но от ге­ог­ра­фи­чес­кой точ­ки и ци­фер­б­ла­та ча­сов, от кон­к­рет­но­го го­су­дар­с­т­ва и ве­ка. Они – со­шед­шие с биб­лей­с­ких стра­ниц, бес­ко­неч­но дви­жут­ся в клу­бах ту­ма­на, бро­дят в ла­би­рин­тах соб­с­т­вен­ных душ, за­ли­тых сле­за­ми, нап­рав­ля­ют­ся – в ни­ку­да!

Идут… знаю, это труд­но вы­го­во­рить, но я дол­жен ска­зать – они уже и гос­по­да не пом­нят, во вся­ким слу­чае, я не при­пом­ню, что­бы кто-ни­будь на пе­ре­ва­ле по­мя­нул имя бож­ье… И ник­то не по­пы­тал­ся на­кормить их пят­ью хле­ба­ми, ник­то не явил им ис­точ­ни­ка чис­тей­шей во­ды уда­ром по­со­ха о ска­лу. Ша­га­ет сог­нув­ший­ся под тя­жес­т­ью крес­та рас­пя­тый на­род! Идут… вре­мя от вре­ме­ни под­ни­ма­ют го­ло­вы и вгля­ды­ва­ют­ся вдаль, впе­ред… Взгляд их воп­ро­ша­ет – кто, кто ве­дет нас, кто му­ча­ет­ся вмес­те с на­ми на этом пу­ти? – Есть ли во­об­ще та­кие, или мы сов­сем од­ни здесь? Так иног­да де­ти, пу­те­шес­т­вуя по­ез­дом, высмат­ри­ва­ют элек­т­ро­воз, что­бы на по­во­ро­тах хоть ра­зок уви­деть ма­ши­нис­та. Пе­ре­вал по­хож на ту же­лез­ную до­ро­гу, по ко­то­рой с шу­мом про­но­сят­ся ос­тав­ши­е­ся без элек­т­ро­во­за и без ма­ши­нис­та сос­та­вы. Я ни­ког­да не ви­дел скол­ь­ко пе­чал­ь­ных глаз и не дай бог мне ког­да-ни­будь еще это уви­деть!

***

Я хо­чу ска­зать всем, у ко­го на Са­кен-Чу­бер­с­кой до­ро­ге за­мер­з­ли до­ро­гие и близ­кие лю­ди: они умер­ли бла­жен­ной смер­т­ью. У по­гиб­ших, ко­то­рые встре­ча­лись мне по до­ро­ге, бы­ли спо­кой­ные ли­ца и ни сле­да му­ки на них. Пос­лу­шай­те ав­то­ра этих строк, ко­то­рый ед­ва не раз­де­лил их участь, – утом­лен­но­му слад­ко, очень слад­ко спит­ся в мо­роз, как ре­бен­ку в прек­рас­ней­шую но­во­год­нюю ночь, ког­да мать неж­но поп­рав­ля­ет ему оде­я­ло. Знаю, прек­рас­но знаю, не уте­шат мои сло­ва близ­ких, оп­ла­ки­ва­ю­щих сво­их умер­ших, но по­вер­ь­те мне, это сов­сем дру­гое, ког­да пос­ле без­бож­ной до­ро­ги спо­кой­но воз­в­ра­ща­еш­ь­ся в род­ной дом – в веч­ность, где ра­но или поз­д­но мы все дол­ж­ны соб­рат­ь­ся.

***

Ну, вро­де бы по­бе­дил я пе­ре­вал, ти­хо-ти­хо, шаг за ша­гом одо­лел его. Но… он про­ник во все три вре­мен­ные суб­с­тан­ции – об­ра­тил­ся в ма­ги­чес­кий трип­тих прош­ло­го, бу­ду­ще­го и нас­то­я­ще­го и по­се­лил­ся на­веч­но в кро­ви мо­ей, и в ду­ше со сво­и­ми жи­вы­ми и мер­т­вы­ми, с «иноп­ла­не­тя­на­ми», с изум­лен­ны­ми бы­ка­ми, со ста­ри­ка­ми, при­вя­зан­ны­ми к ство­лам БМП, со сто­на­ми и ры­да­ни­я­ми, с не­из­быв­ным рас­ка­я­ни­ем…

Знаю, ни­ког­да не прек­ра­тит­ся дви­же­ние по не­му, по­то­му что он – пе­ре­вал бе­жен­цев, един­с­т­вен­ный пе­ре­вал в це­лом ми­ре, пу­те­шес­т­ву­ет и пу­те­шес­т­ву­ет по всей Зем­ле, за­ря­жен­ный энер­ги­ей из­г­нан­ни­ков, он, как ог­ром­ный ко­рабль, обой­дет оке­а­ны, мо­ря, кон­ти­нен­ты, го­су­дар­с­т­ва, го­ни­мый ле­де­ня­щи­ми вет­ра­ми, прок­ля­тый и ве­ли­кий… мла­де­нец Гру­зии-са­мо­у­бий­цы, обаг­рен­ной кров­ью соб­с­т­вен­но­го сер­д­ца, ра­зод­ран­но­го сво­и­ми же ног­тя­ми! Пе­ре­ход от смер­ти к жиз­ни! Рас­пя­тый пе­ре­вал, рас­пя­тый!…

Пе­ре­вал бе­жен­цев – са­мый вы­со­кий пе­ре­вал на Зем­ле. Про­ни­зан­ный чис­тей­шим воз­ду­хом, вы­со­ко сто­я­щий над все­ми ме­ло­ча­ми и сва­ра­ми этой жиз­ни, над ден­ь­га­ми и изме­ной, над не­на­вис­т­ью и глу­пос­т­ью, жад­нос­т­ью и ма­ло­ду­ши­ем. Пе­ре­вал – это Гол­го­фа, по ко­то­рой не­сет свои гре­хи вся Гру­зия, и в се­ре­ди­не ее сто­ит мо­ло­дой отец, при­жи­мая к гру­ди уми­ра­ю­щее ди­тя, и прок­ли­на­ет, во весь го­лос прок­ли­на­ет по­ли­ти­ков и не­по­ли­ти­ков, вче­раш­них и се­год­няш­них, гру­зин и нег­ру­зин, муж­чин и жен­щин… Всех без ис­к­лю­че­ния! Всех, кто по тем или иным при­чи­нам внес свою до­лю гли­ны и щеб­ня, при­нес гре­хи и сте­на­ния, соз­дал, пос­т­ро­ил, вы­со­ко под­нял и  зав­ью­жил этот пе­ре­вал. Прок­ли­на­ет ме­ня, ко­то­рый пи­шет сей­час эти стро­ки, и вас, глу­бо­ко­у­ва­жа­е­мые, тех, ко­то­рые чи­та­ют эти сло­ва…

Что же нам де­лать, ка­ким пу­тем нам ид­ти, чем по­мочь это­му уми­ра­ю­ще­му, сты­ну­ще­му на ру­ках у от­ца, но еще ды­ша­ще­му ре­бен­ку, пе­ред ко­то­рым ви­но­ва­ты все – вся все­лен­ная, вся стра­на и каж­дый из нас?!

С грузинского перевела

Тамара Гаидарова

ФРАГМЕНТЫ ИЗ ДОКУМЕНТАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННОГО РАССКАЗА «ПЛЕМЯННИК». 1995

***

Как будто пробка выскочила из полной вина бутыли – раздался звук гранатомета, вернее автомата-гранатомета, который все от мала до велика называли подствольником.

Невидимая граната, просвистев между яблоневыми деревьями, влетела в среднее окно верхнего этажа двухэтажного кирпичного дома.

Из окон дома одновременно брызнули мелкие осколки стекла; они засверкали в лучах утреннего солнца, заблестели, и дом неожиданно оказался в ореоле странного свечения.

В тот же миг послышался душераздирающий крик и из углового окна второго этажа выпрыгнул мужчина с автоматом в руках.

 Почти одновременно раздались дикие автоматные очереди. Время от времени сверкали и трассирующие пули, они попадали и в мужчину, и в дом.

Валерию показалось, что адская сила пуль на мгновение задержала падение мужчины, казалось, и осколки стекла застыли в воздухе, замерло время, стих грохот, затаились окрестности, но мгновение спустя все вернулось на круги своя – безжизненное тело мужчины, перевернувшись в воздухе, рухнуло наземь, погасли стеклянные светлячки.

***

Три дня назад убили Васо, Васико. Они познакомились в бою, всего несколько недель назад и успели подружиться. Такова война –  подружиться здесь можно и за два дня. Васико также было  тридцать. Он был выше и плечистее его. Его убили при первом же наступлении на деревню… Они лежали в кустах, отдыхали. Васико повернул голову к нему, намереваясь, что-то сказать, и в этот миг раздался звук наподобие щелчка. Васико вздрогнул, судорожно задергался и затих. Его сразила пуля снайпера.

– Васико, Васико… – Валерий не верил своим глазам.

В это время опять послышался странный звук, что-то щелкнуло. Пуля срезала полусухую ветку с куста. Эта была уже его пуля, предназначенная ему. Долго не раздумывая, он подхватил грузного Васико и в три прыжка оказался под прикрытием чинары. Здесь снайпер его не достанет, но для Васико это уже не имело значения – застывшим взглядом он смотрел в даль, в высь, за облака. Пуля попала в поясницу, вверх по позвоночнику дошла до шеи и, как установили позднее, застряла в голове. Такие пули солдаты окрестили «блуждающими».

Вокруг головы Васико была повязана черная лента с надписью золотыми буквами: «Иисус Христос, сохрани!» Надпись повторялась несколько раз — «Иисус Христос, сохрани!» Когда Валерий склонился над Васико, чтобы узнать, дышит ли он, ему показалось, что эти золотистые буквы мерцают в кромешной тьме небосвода, но как-то безжизненно и безрадостно.

– Васико убили? Васико? Я их!.. –  бежал кто-то к нему вопя.

В тот день, кроме Васико, убили еще двоих ребят. Одного из Гагры, второго из Гори. Первый в начале октября спасся от смерти в том же Гагра, а отца его, оставшегося в городе, расстреляли. После смерти отца он взялся за оружие, чтобы мстить. Кто-то ему сказал, что отцу перерезали горло.

В тот же  день убитых увезли на «Урале». Тела покрыли простынями, взятыми из какого-то дома. Из-под белоснежных простынь виднелись лишь пряди  волос и сапоги. Белизна простынь показалась Валерию какой-то особенной, неземной.

Не снимая со лба Васико черной ленты, Валерий подложил ему под голову концы простыни, как бы оберегая от ветра. Прощаясь, он коснулся рукой его плеча и еще раз с болью в сердце ощутил его безжизненность. Дома Васико ждала мать и сестра, ничего еще не ведавшие. Валерий спрыгнул с кузова, еще раз взглянул на друга и, увидев подошвы его новых сапог, не сдержался и зарыдал.

«Урал» с ревом продвигался вперед по ухабистой дороге, трясся кузов, тряслись и тела, завернутые в белоснежные простыни. Заканчивалось земное путешествие трех парней, казалось бы, зазвучала обращенная к небесам мольба, посланная таинственным телеграфистом и запечатлевшаяся золотыми буквами на черной ленте, обвивающей голову одного из них  «Иисус Христос, сохрани!», «Иисус Христос, сохрани!», «Иисус Христос, сохрани!..» Будто стучало сердце вселенной.

***

Валерий пополз к кухне.

Стреляли из орешника.

Кухня дымила. Время от времени посверкивали трассирующие пули.

Загорелся буфет на кухне, тюфяки на тахте в гостиной. Комнаты наполнялись дымом.

– Надо смываться отсюда! – прокричал Валерий Кио. – Кажется, горит и верхний этаж!

– Да, но как?! Куда?!

Валерий пополз к спальне, вынул из кармана несколько оставшихся патронов и стал, было набивать обойму, как в кухне что-то громыхнуло. Это был взрыв гранаты.

Взрывная волна достигла и спальни. Несколько осколков гранаты влетели в нее, угодили сперва в потолок, затем в стену и волчком завертелись на полу. Валерий лег на спину, взглянул на ребенка. Ребенок тоже лежал —  только вот глаза  были широко раскрыты.

В тот же миг как будто все стихло.

– Кио!

Никто не ответил.

– Кио!

Валерий пополз обратно. В пыли и дыму, средь разбитой посуды и мебели он не сразу нашел Кио. Через пару минут он разглядел его – граната разворотила ему живот, Кио трясся, запутавшись в собственных кишках. Из разверстого от адской боли рта хлестала кровь, непрожеванный ломтик сушеного яблока плавал в луже крови.

Стрельба из орешника возобновилась.

В кухне стоял запах пороха и крови, еще чего-то ужасного и непонятного. Валерий вновь ощутил знакомое дыхание смерти.

Кио перестал трястись и затих. Ему уже ничто не могло помочь.

– Прости, Кио,  – сказал он и добавил,  – прости, Гиви…

Валерий проворно пополз к спальной комнате и открыл разбитое окно.

Орешник обстреливал кухню и гостиную, спальню оттуда не достать.

Пожар набирал силу.

Времени на раздумья не было.

Перекинув автомат через плечо, Валерий вскочил было на подоконник, но тут, как ужаленный, повернулся – он чуть не забыл про ребенка.

Ребенок, белый как смерть, смотрел на него огромными глазами. На мгновение его охватило сомнение – не чудится ли ему все это – и дом, и бой, и мальчик.

Звук выстрела вывел его из оцепенения. Он рванулся к ребенку, подхватил его на руки, прижал к груди. Он не помнил, как выпрыгнул из окна. Перебежал через огород – по засохшим саженцам помидоров, миновал аллею фейхоа и очутился в мандариновом саду.

И в этот миг услышал, как в доме взорвалась еще одна граната.

Он бежал словно зверь, едва касаясь ногами земли. Бежал, удивляясь самому себе – откуда брались силы. Будто кто-то невидимый бежал рядом с ним, заряжая его удивительной энергией.

Ему показалось, пули звякнули у него под ногами, но вскоре он убедился, что ему это только показалось.

Перекинутый через плечо автомат нещадно бил по бедру, однако боли он не ощущал. Все так же исступленно прижимал к груди ребенка, защищая его вытянутой левой рукой от нависавших мандариновых веток.

Перемахнул через проволочную изгородь, пересек затянутый ряской небольшой пруд. Ворвался в кукурузные заросли. Засохшие листья царапали лицо и руки, одеревеневшие стебли преграждали путь, в какой-то момент он споткнулся о кукурузный корень, но чудом удержался на ногах. На бегу расстегнул гимнастерку, поместил внутрь ребенка.

Мальчик не издавал ни звука, прижимаясь мягкой щечкой к его груди. Его фланелевая рубашонка была такой же нежной, как он сам. Она источала запах ребенка – запах молока, дурманящий, далекий, забытый…

Как оказался ребенок в пустом доме, как? Этого он не мог понять. Валерий бегом пересек луг и спустился вниз по склону.

Деревня осталась далеко позади. Вокруг не было ни души. Стрельба продолжалась, но где-то там далеко.

***

Адгур, – Гиви взглядом указал Адгуру на машину.

Адгур открыл заднюю дверцу «Виллиса» и достал оттуда два автомата.

– Семья поручила мне еще раз поблагодарить тебя за спасение моего племянника. Мы не вправе обезоруживать такого человека, как ты. Вот твой автомат, но давай обменяемся оружием, я оставлю себе твой автомат,  а ты забери мой. Расстанемся сегодня как братья, но если завтра нам придется встретиться в бою, что поделаешь, будем воевать. Сегодня, кроме всего прочего, и достойный враг редкость!

Валерий взял автомат и растерянно взглянул на оружие.

Он в полном порядке, – засмеялся Гиви, – не подведет.

– Ты прости меня, что я так… – начал Адгур, – вчера дядя Тарасхан даже к столу меня не подпустил, потому что… короче, я ведь не знал ситуации, думал, что…

– А я, я… – у Валерия стал заплетаться язык, – это я… даже говорить не могу… как будто все слова забыл… Кончится все это, мы снова встретимся, тогда и поговорим обо всем…

– Поговорим… – сказал Адгур.

Так стояли они несколько минут. Потом пожали друг другу руки.

– До свидания!..

– До свидания!..

– До свидания!..

Валерий резко повернулся и стал спускаться, шел он быстро, почти бежал, будто соревнуясь с ручьем.

Вдруг раздалось что-то вроде щелчка, как если бы кто-то оттянул затвор автомата. Валерий мгновенно повернул голову. На пригорке около «Виллиса» стояли два человека и махали ему рукой. Валерий улыбнулся им в ответ – нет, они не выстрелят ему в спину, это исключено. Наверно, он наступил на сухую ветку.

Потом кустарник кончился и начался редкий лес. Послышался шум машины. Когда он еще раз обернулся, ни Гиви, ни Адгура не было видно, не было и машины, да и косогор он оставил уже далеко позади.

Валерий остановился, снял с плеча автомат и вынул обойму. Она была набита пулями.

Несколько мгновений он стоял, застыв на месте, потом присел у ручья. Автомат бросил рядом и опустил голову. Он плакал и даже не пытался остановить себя. Плакал по-мужски, не таясь, содрогаясь всем телом. Он был один. Совсем один. Один-одинешенек в целом мире. Только ручей журчал рядом, да шумел лес. И показалось ему, так будет всю жизнь – кто бы ни находился рядом с ним, он все равно всегда будет один. Он сидел в траве и рыдал навзрыд, как ребенок, рыдал, устав от этой войны и людской глупости, от крови и жестокости, измотанный, измученный путник бренного мира.

Мир был изуродован трещиной, и она проходила через его сердце.

Немного погодя, он встал, утер рукавом слезы и продолжил путь. Он не шел, а плелся. Неожиданно стал, лицо его просветлело – на какой-то миг ему вдруг показалось, что он вступил в страну, населенную только братьями и сестрами, отцами и матерями, племянниками и племянницами… и незнакомыми друзьями. Будто он вступил в страну одной семьей, в огромный мир огромной семьи, где человек не убивает человека и где правит лишь сила любви…

Но тут лицо его так же неожиданно потемнело – он вспомнил про автомат. Вернулся, поднял брошенное в траву оружие, перекинул ремень через плечо и продолжил путь.

С грузинского перевела

Инесса Микадзе

 ФРАГМЕНТЫ ИЗ ДОКУМЕНТАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННОГО РАССКАЗА «ПОБЕЖДЕННЫЙ ДО ВОЙНЫ». 1994

* * *

…Пол­ночь 2 ок­тяб­ря 1993 го­да. Пе­ре­вал. Ал­ь­пий­с­кая зо­на. Мы с Дже­ма­лом Дар­цме­лия ос­та­нав­ли­ва­ем­ся у бол­ь­шо­го ва­лу­на на обо­чи­не до­ро­ги. Пе­ре­во­дим дух. На кам­не по­лу­ле­жит по­жи­лая жен­щи­на, она еле слыш­но сто­нет – по­мо­ги­те, спа­си­те! Но мы не мо­жем по­мочь ей. Не мо­жем спас­ти. Ни хле­ба, ни во­ды не нуж­но ста­руш­ке, ей хо­чет­ся ми­ра и по­коя, с дет­ьми и вну­ка­ми ей жить хо­чет­ся. Мы не мо­жем ее нес­ти. На до­ро­ге, ур­ча, по­яв­ля­ет­ся «Урал» – во­ен­ный гру­зо­вик. Тре­хос­ный «Урал» лег­ко пре­о­до­ле­ва­ет под­ъем. Ка­би­на за­би­та мо­ло­ды­ми сол­да­та­ми. «Ос­та­но­ви­тесь, ре­бя­та!», – кри­чим мы. Не ос­та­нав­ли­ва­ют­ся. Ос­тол­бе­нев­шие, они смот­рят тол­ь­ко впе­ред. Ли­ца у них оди­на­ко­вые. Ни од­но­го не за­пом­нишь. И они это очень хо­ро­шо зна­ют, «Урал» уда­ля­ет­ся. Тол­ь­ко сей­час мы за­ме­ча­ем, что в ку­зо­ве «Ура­ла» ни­ко­го нет. «Урал» с ре­вом пре­о­до­ле­ва­ет кру­той по­во­рот. Присмат­ри­ва­ем­ся и ви­дим – инос­т­ран­ная ма­ши­на, ес­ли не оши­ба­юсь – «Мер­се­дес» – при­та­и­лась в ку­зо­ве «Ура­ла», как ус­тав­ший ред­кос­т­ный пуш­ной зве­рек. Вид­но, креп­ко прик­ру­чен он к ку­зо­ву, а ина­че, на кру­тых под­ъе­мах съе­хал бы он от­ту­да. Едет «Урал», а на обо­чи­не, на ва­лу­не уми­ра­ет ста­руш­ка, и мы – обес­си­лен­ные, смот­рим на эту сце­ну так, слов­но все это про­ис­хо­дит не с на­ми, а в дру­гой стра­не, или во­об­ще в ка­ком-то не­из­вес­т­ном фил­ьме. В Са­ке­не за пе­ре­воз ма­ши­ны во­ди­те­ли та­ких «Ура­лов» про­си­ли мил­ли­он рус­с­ких руб­лей… И кли­ен­тов у них бы­ло пре­дос­та­точ­но. А ведь «Урал» мо­жет пе­ре­вез­ти тридцать-сорок че­ло­век, мо­жет спас­ти тридцать-сорок жиз­ней, но не вид­но ни­ко­го, кто при­ос­та­но­вил бы ход «Ура­ла». И ору­жия ник­то не при­ме­нит, по­то­му что че­ты­ре ав­то­ма­та тут же от­ве­тят не­ве­же. Не вид­но че­ло­ве­ка, ко­то­рый бы ос­та­но­вил «Урал», сбро­сил на обо­чи­ну «Мер­се­дес» и заг­ру­зил бы ма­ши­ну дет­ьми и ста­ри­ка­ми. Пе­ре­вал… «Урал» и «Мер­се­дес», уми­ра­ю­щие лю­ди… Эта кар­ти­на для ме­ня – герб по­ра­же­ния.

Вой­на есть вой­на, мир пос­ле вой­ны – то­же сво­е­об­раз­ная вой­на. Од­ни из нас ут­вер­ж­да­ют, что мы про­иг­ра­ли вой­ну с Рос­си­ей, дру­гие – до­ка­зы­ва­ют, что – с аб­хаз­ца­ми, ка­за­ка­ми, се­ве­ро­кав­каз­ца­ми… трет­ьи го­во­рят сов­сем дру­гое… Да­вай­те, ос­та­вим их всех в по­кое, и по­го­во­рим о той вой­не, ко­то­рую Гру­зия про­иг­ра­ла са­ма се­бе, о той вой­не, в ко­то­рой Гру­зия бы­ла по­беж­де­на Гру­зи­ей! Я не по­ли­тик, да и во­ен­но­го де­ла не знаю, и ни­ко­го не осуж­даю, но од­но для ме­ня оче­вид­но – Гру­зия дол­ж­на бы­ла как-ни­будь ос­та­но­вить эту вой­ну, и не раз­во­ра­чи­вать ее, или точ­нее – не на­чи­нать! Не ид­ти на по­во­ду аг­рес­сив­ных сил! Не су­ме­ла! Имен­но по­э­то­му из-за сво­ей не­дал­ь­но­виднос­ти и по­тер­пе­ла по­ра­же­ние гру­зин­с­кая по­ли­ти­ка, и это по­ра­же­ние сто­и­ло стол­ь­ко кро­ви. Прой­дет вре­мя, и спе­ци­а­лис­ты про­а­на­ли­зи­ру­ют при­чи­ны, выз­вав­шие эту вой­ну, и ее ре­зул­ь­та­ты. Я же го­во­рю о дру­гом – в этом слу­чае мы бы­ли по­беж­де­ны еще до вой­ны! Аб­хаз­с­кая вой­на ста­ла убе­ди­тел­ь­ным под­т­вер­ж­де­ни­ем по­ра­же­ния Гру­зии в пер­во­род­ной, глав­ной вой­не. И ни­че­го бо­лее. Гру­зии, так же, как и лю­бой дру­гой стра­не, с мо­мен­та ее воз­ник­но­ве­ния пред­на­чер­та­на своя пер­во­род­ная и из­веч­ная вой­на. Это вой­на с са­мим со­бой. Это вой­на ду­хов­нос­ти про­тив без­ду­хов­нос­ти, доб­ра – про­тив зла, вер­нос­ти – про­тив изме­ны, муд­рос­ти – про­тив глу­пос­ти, люб­ви – про­тив не­на­вис­ти… И так же, как ник­то и ни­ког­да не убе­жит от са­мо­го се­бя, Гру­зия ни­ког­да не убе­жит от этой вой­ны. Она – веч­ный ее спут­ник. Ког­да Гру­зия по­беж­да­ла в пер­во­род­ной вой­не, она бы­ла еди­ной, сил­ь­ной, счас­т­ли­вой стра­ной и вы­иг­ры­ва­ла дру­гие вой­ны, час­то одер­жи­ва­ла по­бе­ды, не во­юя, и та­кая Гру­зия нра­ви­лась да­же вра­гу. Ког­да же она про­иг­ры­ва­ла глав­ную свою вой­ну – впа­да­ла в бед­с­т­вия и вско­ре про­иг­ры­ва­ла и дру­гие вой­ны то­же.

И до тех пор, по­ка Гру­зия бу­дет по­беж­ден­ной в сво­ей пер­во­род­ной вой­не, она не смо­жет по­бе­дить ни в од­ной дру­гой вой­не, бу­дет веч­но по­беж­ден­ной!

Еще раз под­чер­ки­ваю – я не го­во­рю здесь о той вой­не, в ко­то­рой мы по­тер­пе­ли по­ра­же­ние, во­юя с дру­ги­ми, я го­во­рю о той вой­не, ко­то­рую Гру­зия про­иг­ра­ла са­мой се­бе!

На ис­хо­де вой­ны, ко­то­рой не дол­ж­но бы­ло быть на Зем­ле, бы­ла унич­то­же­на часть гру­зин­с­ко­го на­се­ле­ния. Как это обыч­но слу­ча­ет­ся, по­гиб­ли, в ос­нов­ном, чес­т­ные, доб­рые лю­ди (я уже го­во­рил вы­ше, бол­ь­шин­с­т­во по­гиб­ших в вой­не – без­вин­ные лю­ди со свет­лой ду­шой). Это за­кон вой­ны, ее нрав, ее ре­ли­гия. Гос­подь ка­ра­ет нас тем, что от­ни­ма­ет из­б­ран­ных.

Мы бы­ли по­беж­де­ны еще до аб­хаз­с­кой вой­ны!

Мы бы­ли по­беж­де­ны тог­да, ког­да на­ча­ли эс­ка­ла­цию не­на­вис­ти, ког­да злоб­но яз­ви­ли друг дру­гу, вмес­то то­го, что­бы ска­зать: «Брат­ья, да­вай­те лю­бить друг дру­га!». Дру­га мы прев­ра­ти­ли во вра­га, про­тив­ни­ка сде­ла­ли трой­ным вра­гом, об­ъя­ви­ли ро­зыск аген­тов и вра­гов на­ро­да в соб­с­т­вен­ных сем­ьях, воз­вы­си­ли не­дос­той­ных, лю­бую мысль, от­лич­ающую от на­шей, встре­ча­ли в шты­ки. Сна­ча­ла мы ста­ли сло­вес­ны­ми убий­ца­ми друг дру­га; сло­вес­ны­ми, по­то­му что по­за­бы­ли ска­зан­ное в свя­щен­ном пи­са­нии: «Вся­кий, кто воз­не­на­ви­дит бра­та сво­е­го, убий­ца». Мы по­за­бы­ли Рус­та­ве­ли: «Мож­но реч­ью слад­коз­вуч­ной из но­ры из­в­лечь змею». Это да­же рус­та­ве­ло­ло­ги по­за­бы­ли, в том чис­ле и сто­яв­шие на са­мой вер­ши­не по­ли­ти­чес­кой пи­ра­ми­ды рус­та­ве­ло­ло­ги.

В ми­ре нет ни­ко­го нес­час­т­нее не­на­вис­т­ни­ка. Се­год­няш­ние не­на­вис­т­ни­ки – твор­цы зав­т­раш­ней вой­ны, они за­зы­ва­лы вой­ны.

За злы­ми сло­ва­ми пос­ле­до­ва­ли злые выс­т­ре­лы. Ува­жа­е­мо­го «ма­ка­ро­ва» под­дер­жа­ли гос­по­да «ка­лаш­ни­ко­вы». Все раз­ви­ва­лось так, как в спек­так­ле ужа­сов. Гру­зия да­ла тре­щи­ну. Нес­час­т­ье на­ча­лось с сер­д­ца Гру­зии. Нас сра­зи­ла инер­ция не­ве­жес­т­вен­но­го за­ма­ха на­шей же дес­ни­цы. Ору­жие по­па­ло в ру­ки не­лю­дей. Ору­жие ста­ло гу­лять по стра­не.

Мы про­иг­ра­ли тог­да, ког­да пер­вый пре­зи­дент не зас­та­вил смол­к­нуть пер­вые выс­т­ре­лы граж­дан­с­кой вой­ны при­мер­но та­ки­ми сло­ва­ми: «Лишь бы из-за ме­ня не про­ли­лось ни од­ной кап­ли кро­ви, гру­зи­ны, да­вай­те, бу­дем лю­бить друг дру­га!» Не пов­то­рил­ся в Гру­зии при­мер фран­цу­за де Гол­ля. Не­на­висть пе­ре­ве­си­ла все!

Ес­ли и вправ­ду этот страш­ный сце­на­рий был на­пи­сан где-то, мы очень пун­к­ту­ал­ь­но и ста­ра­тел­ь­но, пре­вос­ход­но сыг­ра­ли свои ро­ли, да еще на­ив­но вос­к­ли­ца­ем: мы не хо­те­ли это­го де­лать, нас зас­та­ви­ли!

Нас по­бе­ди­ло без­бо­жие!

Мы, по­доб­но двуг­ла­вой ми­фи­чес­кой пти­це, по­гу­би­ли те­ло Гру­зии. По­доб­но той пти­це, го­ло­вы ко­то­рой воз­не­на­ви­де­ли друг дру­га и ста­ли наз­ло друг дру­гу гло­тать кам­ни. Да, дей­с­т­ви­тел­ь­но, го­ло­вы у пти­цы бы­ло две, но те­ло-то бы­ло од­но, и же­лу­док один… И не смог­ла пти­ца пе­ре­ва­рить прог­ло­чен­ные враж­ду­ю­щи­ми го­ло­ва­ми кам­ни и по­гиб­ла.

Мы бы­ли по­беж­де­ны не в тер­ри­то­ри­ал­ь­ной вой­не, мы по­тер­пе­ли по­ра­же­ние в ду­хов­ной, нрав­с­т­вен­ной вой­не, в пер­вую оче­редь – в вой­не с са­ми­ми со­бой!

Мы по­тер­пе­ли по­ра­же­ние тог­да, ког­да кри­ти­куя и бра­ня Рос­сию, всех и вся, на­ши ли­де­ры вож­дис­т­с­ки­ми фра­за­ми на­би­ра­ли вож­дис­т­с­кие бал­лы на ми­тин­гах. Кри­ти­ка – кри­ти­кой, но где же бы­ла, где бы­ла та муд­рость, ко­то­рая дол­ж­на бы­ла бе­зо­пас­но про­вес­ти Гру­зию, как по­пав­ший в шторм ко­рабль, над под­вод­ны­ми ри­фа­ми, скры­ты­ми под вспе­нен­ны­ми вол­на­ми. Где был тот грос­смей­с­тер, ко­то­рый за десять-пятнадцать хо­дов впе­ред дол­жен был хо­тя бы приб­ли­зи­тел­ь­но знать, ка­кая си­ту­а­ция сло­жит­ся на шахмат­ной дос­ке по­ли­ти­ки, на той дос­ке, на ко­то­рой гиб­нут лю­ди, а не вы­ре­зан­ные из де­ре­ва фи­гур­ки…

Иног­да, по­те­ряв ощу­ще­ние ре­ал­ь­нос­ти, мы швы­ря­ем ку­да-то гра­на­ту и да­же не за­ду­мы­ва­ем­ся, где она ра­зор­вет­ся…

Раз­ру­ше­ние Гру­зии на­ча­лось с раз­ру­ше­ния ее ду­ши…

И по­ка мы са­ми не вник­нем в суть сво­е­го по­зо­ра, са­ми не смо­ем грязь и не­чисть, по­ка не по­го­во­рим друг с дру­гом и с дру­ги­ми то­же без не­на­вис­ти и бе­зо вся­ких эки­во­ков, нам ни­че­го не по­мо­жет. Мы дол­ж­ны из­ле­чить вза­им­ной под­дер­ж­кой и друг дру­га, и стра­ну, по­пав­шую в кол­ь­цо нес­час­тий, мы са­ми дол­ж­ны встать на но­ги, ина­че, на­де­ясь на ко­го-то, мы ни­ког­да не ра­зог­нем спи­ну!

И все же, мы прок­ля­ты, на­вер­ное, – ког­да мы об­ра­ща­ем­ся друг к дру­гу с гор­ь­ким, но не­об­хо­ди­мым сло­вом прав­ды, в на­ших сло­вах не слыш­на на­ша боль, слов­но би­е­ние сер­д­ца: «Я по­то­му го­во­рю те­бе об этом, что люб­лю те­бя и хо­чу, что­бы те­бя лю­би­ли все! Хочу, что­бы ты был луч­ше!»

Се­год­ня не­ко­то­рые из нас ус­по­ка­и­ва­ют се­бя – в лю­бой стра­не, по­пав­шей в та­кое по­ло­же­ние, бы­ло бы еще ху­же. Да­же, ес­ли это и так, ну, и что же? Чем это по­мо­жет нам? За­чем мы обма­ны­ва­ем са­мих се­бя? Ос­та­вим в по­кое дру­гих, да­вай­те в пер­вую оче­редь спро­сим с се­бя.

По­ка­ем­ся в гре­хах – бол­ь­ших и ма­лых. Мы дол­ж­ны на­чать с ду­хов­но­го очи­ще­ния, и тол­ь­ко по­том спра­ши­вать с дру­гих. Так бу­дет и чес­т­но, и по-муж­с­ки. Не­возмож­но жить с не­по­ка­яв­шей­ся ду­шой.

Хотя… хо­тя, кто зна­ет, сто­ит ли го­во­рить сей­час обо всем этом, ведь окон­ча­тел­ь­но ис­ти­на ста­нет из­вес­т­на тол­ь­ко че­рез го­ды?

…Я не ви­дел Вас в Су­ху­ми во вре­мя вой­ны, дорогая Эте­ри, тог­да Вы бы­ли в Тби­ли­си, бо­ле­ли. Иног­да, в ред­ко по­па­да­ю­щих в Су­ху­ми га­зе­тах, я чи­тал Ва­ши сти­хи. Вы, ока­зы­ва­ет­ся, го­то­ви­ли но­вую кни­гу сти­хов. В сен­тяб­ре Вы при­е­ха­ли в Су­ху­ми, при­е­ха­ли, и тут во­зоб­но­ви­лась вой­на. В кон­це сен­тяб­ря рас­с­т­ре­ля­ли Ва­ше­го му­жа, а в ок­тяб­ре и Вас уби­ли. Мне ска­за­ли, что они зна­ли, кто Вы – по­э­тес­са Эте­ри Сам­ха­рад­зе-Джга­мад­зе. Вы­ве­ли Вас из до­ма и…

– Так и бы­ло, Гу­рам, – уй­дя в свои мыс­ли, слы­шу я Ваш го­лос, со­вер­шен­но та­кой же, как всег­да – пе­чал­ь­ный и ра­дос­т­ный од­нов­ре­мен­но. Да, сов­сем та­кой же, как всег­да: «Не ухо­ди­те, так нам ска­за­ли, уже не опас­но, ско­ро вой­дет сю­да Рос­сий­с­кая ди­ви­зия, вста­нет в се­ре­ди­не, и вой­на прек­ра­тит­ся. На­ши ска­за­ли, во­ен­ные ска­за­ли, а са­ми сбе­жа­ли. Вот я и ос­та­лась. Хуту уби­ли двадцать восьмого, во дво­ре. В ту ночь я пря­та­лась в ов­ра­ге. По­том пе­реш­ла к Ба­ра­мия. Они ме­ня при­ю­ти­ли. По­том и Ба­ра­мия рас­с­т­ре­ля­ли – и му­жа, и же­ну, не знаю, в чем они так про­ви­ни­лись. И ме­ня уби­ли… Но я не по­ня­ла, то ли преж­де сер­д­це ра­зор­ва­лось, а по­том по­па­ли пу­ли, то ли на­о­бо­рот… Впро­чем, ка­кое это те­перь име­ет зна­че­ние…»

– А вы? Кто под­нял на вас ру­ку, зла­тов­ла­сые де­вуш­ки из сем­ьи Жва­ния, что за не­лю­ди вас по­гу­би­ли? Кто посмел? Ле­жи­те вы в Гул­ь­рип­ши, бе­жав­шие от вой­ны в Су­ху­ми, ма­лен­ь­кие прин­цес­сы, в зем­ле Вер­х­ней Пша­пи, вмес­те с ро­ди­те­ля­ми и ба­буш­кой, ле­жи­те, сес­т­рич­ки, пре­дан­ные все­ми и по­ки­ну­тые. Весь мир ви­но­ват пе­ред ва­ми! Изму­че­ны и рас­ч­ле­не­ны ва­ши те­ла, а ва­ши ду­ши, как два не­вин­ных го­лу­бя, ле­та­ют в без­б­реж­ном не­бе на­ше­го за­поз­да­ло­го со­жа­ле­ния…

…И те­бя уби­ли, Тен­гиз Ва­да­ка­рия, вы­рос­ший на мо­их гла­зах, ра­но по­се­дев­ший ху­дож­ник? Ты, ко­то­рый од­наж­ды, в дет­с­т­ве, вер­нул­ся в сле­зах из ро­щи ака­ций, ку­да те­бя пос­ла­ли со­би­рать фи­ал­ки? «Как я мо­гу их сры­вать, они так тро­га­тел­ь­но пря­чут­ся в тра­ве», – ска­зал ты. Не смог ты тог­да вы­пол­нить за­да­ние учи­тел­ь­ни­цы.

– Всю вой­ну мы бы­ли вмес­те, я и мой со­сед, аб­хаз Во­ва, мой ро­вес­ник (то­же трид­ца­ти пя­ти лет). Я, как мог, обе­ре­гал его. И хлеб ему но­сил, и от ма­ро­де­ров за­щи­щал. Ког­да ос­тав­ля­ли Су­ху­ми, Во­ва ска­зал мне: «Ос­та­вай­ся, как ты мне по­мо­гал, так и я те­бя прик­рою». Я ос­тал­ся… Бой­цы, ко­то­рые приш­ли пер­вы­ми, во­е­ва­ли тол­ь­ко с арми­ей, мир­ное на­се­ле­ние не тро­га­ли, и не гра­би­ли ни­ко­го. Но за ни­ми шли дру­гие, бан­ды убийц. Вы­ве­ли ме­ня из до­ма. Во­ва уви­дел, при­бе­жал и го­во­рит им: «Я аб­хаз, это мой со­сед, он хо­ро­ший че­ло­век, от­пус­ти­те.» Они же: «Как раз хо­ро­ших мы и ищем, пло­хие и гру­зи­нам не нуж­ны.» Умо­лял их Во­ва, спо­рил, ни­че­го не выш­ло. «Тог­да сна­ча­ла ме­ня рас­с­т­ре­ляй­те», – ска­зал Во­ва. «Сей­час», – от­ве­ти­ли они и рас­с­т­ре­ля­ли. По­том и ме­ня уби­ли… Во­ву по­хо­ро­ни­ли в его дво­ре, ме­ня – в мо­ем, под яб­ло­ней…

Сла­ва тво­е­му му­жес­т­ву, аб­хаз­с­кий па­рень Во­ва! Пос­ле все­го то­го, что про­и­зош­ло в Аб­ха­зии, тех вза­им­ных го­не­ний, кро­ва­вой мес­ти, пос­ле вар­вар­с­ких убийств, твое са­мо­по­жер­т­во­ва­ние ра­ди дру­га, на­пол­ня­ет ме­ня сов­сем иным све­том на­деж­ды, тем све­том, ко­то­рый све­тит нам из тьмы ве­ков и ко­то­рый из­д­рев­ле жи­вет в ду­ше каж­до­го из нас. Ни­ког­да не бы­ло по­доб­ной вой­ны меж­ду гру­зи­на­ми и аб­ха­за­ми, ни­ког­да мы так не­щад­но не ис­т­реб­ля­ли друг дру­га! Об этой вой­не мно­гое бу­дет ска­за­но, ког­да-то все бу­дет взве­ше­но-пе­ре­ве­ше­но, но се­год­ня я ве­рю се­бе – на­ро­ды не ви­но­ва­ты, вой­на вы­леп­ле­на в дру­гих сфе­рах; хо­тя по­жар этой му­ки бу­шу­ет не в ду­шах ав­то­ров вой­ны, а лишь в ду­ше на­ро­дов. Лю­бая пу­ля вой­ны раз­ры­ва­ет не­вин­ное сер­д­це! Та­ко­ва вой­на! Не знаю, поймут ли ме­ня те лю­ди, у ко­то­рых рас­с­т­ре­ля­ли де­тей, пы­та­ли род­ных и близ­ких, но все же ска­жу то, во что свя­то ве­рю – прой­дет вре­мя, и мы сно­ва бу­дем вмес­те де­лить и ра­дость, и го­ре, так же, как это бы­ло в те­че­ние со­тен лет, так как это дол­ж­но быть меж­ду люд­ьми. Муд­рость на­ро­дов и вза­им­ная лю­бовь вос­с­та­но­вят до­ро­гу, раз­ру­шен­ную вой­ной; ведь вой­на по­ка­за­ла нам и мно­жес­т­во при­ме­ров вза­им­ной под­дер­ж­ки. Ина­че об­с­то­ят де­ла у убийц и па­ла­чей – им не прос­тят прес­туп­ле­ний ни Бог, ни че­ло­век! Они об­ре­че­ны! Кто бы они не бы­ли! Ка­ко­му бы на­ро­ду они не при­над­ле­жа­ли!

Мы выш­ли из вой­ны сов­сем дру­ги­ми люд­ьми. Мы еще раз уви­де­ли се­бя в зер­ка­ле вой­ны и еще раз убе­ди­лись в том, что вой­на – ужас­на. Нел­ь­зя раз­вя­зы­вать вой­ну, вой­на дол­ж­на быть за­кон­че­на до ее на­ча­ла!

Се­год­ня глав­ное, что­бы стра­на не тер­пе­ла по­ра­же­ние в сво­ей ос­нов­ной вой­не, из­веч­ной вой­не, пусть ежед­нев­но, еже­ми­нут­но, еже­се­кун­д­но, она по­беж­да­ет, пусть каж­дый из нас пре­о­до­ле­ва­ет зло, каж­дый по от­дел­ь­нос­ти и все вмес­те. Наверное, точ­но так, как пре­о­до­лел его Цот­не Да­ди­а­ни^[1], Цот­не – апос­тол муд­рос­ти и со­вес­ти. Уз­нав о несчастье дру­зей, он не стал шу­меть (по-ны­неш­не­му – не ми­тин­го­вал), не стал хва­тат­ь­ся за саб­лю (он в оди­ноч­ку, ра­зу­ме­ет­ся, вряд ли по­бе­дил мно­го­чис­лен­но­го вра­га). Пол­ный люб­ви к брат­ьям и оте­чес­т­ву, он раз­де­лил стра­да­ния со сво­и­ми брат­ья­ми и оте­чес­т­вом – он по­шел на му­ку вмес­те с ни­ми! Да­же враг был вос­хи­щен та­ким Цот­не, они уве­ро­ва­ли в его му­жес­т­во, в его вер­ность и са­мо­по­жер­т­во­ва­ние, все это выз­ва­ло ува­же­ние к не­му – ос­во­бо­ди­ли и Цот­не и его дру­зей. Так тог­да по­бе­ди­ла и Гру­зия. Цот­не без кро­воп­ро­ли­тия одо­лел за­во­е­ва­те­лей, без ору­жия – муд­рос­т­ью и лю­бов­ью…

Ка­кое ве­ли­кое сло­во – «лю­бовь» – чис­тое и свет­лое, как сле­за, ска­ты­ва­ю­ща­я­ся по ще­ке ре­бен­ка.

С грузинского перевела

Тамара Гаидарова